Ксения Драгунская Рыжая пьеса Л ю д и : Т и м, первокурсница, 18 лет С о н я, 13 лет Е г о р, 16-17 лет Е г о р В л а д и м и р о в и ч, папа Егора, 40 лет М а м а Е г о р а, 36 лет Н о р а Х а л и П о т о м о к друзья Егора К р а с и в ы й ...Это большой город с широкой рекой, по реке ходят теплоходы и грузовые баржи, в городе много важных заводов, город растёт, строится, теснит деревни и предместья, на окраинах — одичавшие яблони от сметённых садов, двадцатиэтажки и много железа, оставшегося от строек. Много ржавого железа. А ещё — городской парк с лодочной станцией, маленькая речка, ивы, тарзанка с лохматой верёвкой... Дело происходит весной. Между первой и второй частями проходит год. Всякий раз — весна, май. П е р в а я ч а с т ь Разговор. Где-то. Ещё не видно где. Может, темно? Или светло, но никого не видно? Просто слышно, что два человека разговаривают. — Тимофеева? Что вы здесь?.. Занятия давно кончились. — Жду. Вас. — Зачем? Тишина. — Я вас внимательно слушаю. Тишина. — Вам что-нибудь непонятно на лекциях? — Мне всё понятно... То есть ничего не понятно... То есть... — Сумка у вас смешная... — Сама сшила. — Ну, всего доброго. Идите домой, Тимофеева. — Егор Владимирович... — Что? — Я вас так давно ждала. У меня даже волосы замерзли. — Послушайте, Тимофеева... Оля... — Я Аня. — Извините. Аня... Вы способный человек. Сессия на носу. Соберитесь как-то. Возьмите себя в руки. И перестаньте писать мне письма. Поверьте, мне нелегко говорить вам об этом. Перестаньте, пожалуйста. Ни к чему всё это... Очень вас прошу... Ну, всего доброго. И шаги. Ушёл человек. Окраина, маленькая речка, низкие ивы и старое могучее дерево на берегу. Тарзанка. По берегу в задумчивости бродит девушка. Это Тимофеева, по кличке Тим. На плече у неё смешная холщовая сумка с множеством разноцветных пуговиц. Тим качается на тарзанке, потом разувается, достаёт из сумки большой моток верёвки, привязывает к дереву, долго примеривается, деловито сооружает петлю, всовывает в петлю голову... Тим не замечает, что на дереве, высоко на ветке, в листве прячется рыжая девочка. Соня. С о н я. Эй! Вы что делаете? Т и м (озирается, видит Соню и говорит честно). Вешаюсь. С о н я. Зачем? Т и м. Чтобы не жить. С о н я. А дерево-то тут при чём? Думаете, ему очень приятно, когда на нём мертвец болтается? (Тим молчит. Думает, что дереву, конечно, неприятно.) Лучше уж под дождём постойте, он вредный, от него тоже умереть можно. Т и м. Так ведь не сразу. С о н я. Скажите, пожалуйста, вы случайно не видели мою собаку? Т и м. А она какая? С о н я. Рыжая. Мы с ней вместе рыжие, вдвоём. Отличная собака. Настоящий друг человека. Такая большая, меховая, с ушами и с бородой. Т и м. А как её зовут? С о н я. Селёдка. Т и м. Хорошее имя. С о н я. Это потому, что она довольно длинная в длину и с хвостом. Куда же она девалась? Я везде хожу и зову: Селёдка, Селёдка! Селёдка! Все, наверное, думают, что я — того. (Тим смотрит на Соню.) Но вы-то, надеюсь, так не думаете? Т и м. Ну что ты! С о н я. Это хорошо. Пожалуй, я разрешу вам потрогать уши моей собаки. У неё очень тёплые уши. Главное, чтобы она нашлась. Т и м. Найдётся. Просто ушла по своим собачьим делам. С собаками это бывает. Не грусти. С о н я. Какая у вас смешная сумка! Т и м. Сама сшила. С о н я. Надо же! А мы по труду компот проходим. Т и м. Ну и как? С о н я. Компот? Легкотня! Вот алгебра с физикой — это да... Т и м. А что? С о н я. Я когда эти цифры с буквами вижу, даже пугаюсь, такие они непонятные. Но зато я хорошо себя веду — тихо сижу на задней парте, стихи сочиняю. Т и м. Стихи? С о н я. Про небо. Про траву и деревья. Вы любите деревья? Т и м. Не знаю. С о н я. А вы подумайте. Т и м (подумав, говорит убеждённо и серьёзно). Да. Люблю. Да. С о н я. Деревья живут очень долго. Они всё видят и помнят. Только не всем рассказывают. По-моему, человек должен жить на дереве. Ну хотя бы сидеть на дереве один час в день. Хотите, залезайте сюда? Деревья любят, когда на них сидят хорошие люди. Т и м. Слушай! Я знаю! Тебе надо дать объявление. С о н я. Про собаку? Я уже давала. Т и м. Нет, другое. Вот... Симпатичной девушке... Симпатичной рыжей девушке срочно требуется стройный юноша, волокущий в алгебре, геометрии и физике. С о н я. Вот это да! Как вы это классно придумали! Пожалуй, я разрешу вам даже поцеловать свою собаку, когда она найдётся... Я непременно дам объявление... Но вдруг придёт слишком много симпатичных юношей, волокущих в алгебре и физике? Т и м. А зачем им приходить? Пусть сначала фотографии пришлют. И дневники с отметками. С о н я. А если наоборот, никто не отзовётся? Ведь может же такое быть? Т и м. Запросто. Мало ли что у них на уме, у этих юношей. Потому что юноши, даже симпатичные, это тоже мужчины. С о н я. Мужчины? Т и м. Да. С о н я. А. Ага. Т и м. А мужчины — они знаешь какие? С о н я. Какие? Т и м. Они такие. Они умеют молчать. Они могут долго терпеть. Они могут не плакать, когда очень больно. Они могут сильно-сильно скучать, и никогда-никогда не звонить... Иногда у них бывают очень горячие руки. С о н я. Правда? Т и м. Сто пудов. С о н я. Но я всё равно дам объявление. (Ловко слезает с дерева. На ней стильные рыжие ботинки на грубой подошве.) Мне надо идти дальше. Собаку искать. Селёдка! Селёдка! Селёдка! Вы пока можете посидеть там, на моей ветке. Т и м. Спасибо. С о н я. Только больше не вешайтесь. Т и м. Не буду. С о н я. А то деревья не любят, когда на них вешаются. Т и м. Я поняла. С о н я (отворачивается, приникает к стволу и шепчет скороговоркой). Дерево, милое дерево! Присмотри за ней, пожалуйста, сделай так, чтобы она не повесилась. Она добрая, и у неё смешная сумка. (Целует старый широкий ствол и уходит, машет рукой, не оборачиваясь.) Т и м (смотрит ей вслед и вдруг кричит отчаянно). Девочка!!! Соня оборачивается. Тим и Соня смотрят друг на друга. Нет, ничего... Иди. Дома у Егора. На полу в позе «лотос» сидит мама Егора. Медитирует. Мама Егора — красивая статная женщина кустодиевского плана. Входит Егор, тащит гладильную доску. Устанавливает. Е г о р. Мам... Никакого впечатления. Мама... Заглядывает ей в лицо, она не реагирует. Егор пожимает плечами. Входит папа Егора с утюгом и рубашкой. Папа Егора — большой высокий человек с хмурым лицом. Словно какая-то давняя печаль или усталость привычно и нещадно гложут его. П а п а. Может, лучше в свитере? Е г о р. Нет, в рубашке, в рубашке... Егор и папа принимаются довольно неловко гладить рубашку. Мама сидит в позе "лотос". (Разговаривает по телефону.) Ну и? Или! Полный улёт! Да ладно, не гони шизуху... Это приколист известнейший... А мне-то что? Мне — фиолетово... Шнурки в стакане, ага. Сандалики навскидку, и вперёд... Да уж, такая тоска начнётся... Ну, хоп! П а п а. Что за белиберда такая? Ведь это же издевательство над русской речью, Егор. Надругательство над родной словесностью! Е г о р. Дети, папа, имеют право говорить на своём языке. Декларация прав ребёнка, папа. Пункт четыре, параграф семь... П а п а. Дети! Ты, братец, не дети уже. У тебя борода растёт, "дети". Кстати, ты что, сегодня не брился? Е г о р. Брился. Просто у меня к третьему уроку опять отрастает. Стабильно. П а п а. Я забыл — Зоя Тихоновна? Е г о р. Пап, Жанна Тимофеевна, ну что ты! Мама шевелится. Егор и папа смотрят, как она выпутывается из «лотоса», с удовольствием с хрустом потягивается. Мам, вот папа в школу собрался. С Жанной нашей побеседовать. А то у меня три двойки годовых наклёвываются... М а м а. Погодите вы со всякой ерундой... Я должна срочно написать письмо Сай-Бабе. П а п а. Что за баба ещё? М а м а. Это гуру такой в Индии. Он интересовался, насколько часто и успешно я практикую медитацию. Папа начинает напевать "Светит месяц, светит ясный". Е г о р. Пап, не волнуйся, ну ладно, пап... Папа выходит. Мама садится за стол и задумывается. Листает русско-английский словарь, пишет письмо. Возвращается папа в пиджаке и рубашке, прихорашивается перед зеркалом. М а м а (не отрываясь от письма, морщит нос). Чем это так понесло? Е г о р. Это папа одеколоном набрызгался. П а п а. Да не пиши ты ему! Всё равно не ответит. Гуру, дел полно, не хвост собачий. Напиши лучше мне. Уж я-то отвечу... Е г о р. Пап, ну ладно, ну не надо, пап... П а п а. Дорогая Катя! Я живу хорошо. Работаю по шестнадцать часов в сутки! А дома есть нечего! В ванной бельё скисло! У парня в школе чёрт знает что... С комсомольским приветом, твой муж Егор Владимирович. (Уходит, сердито хлопнув дверью.) Мама пишет письмо Сай-Бабе. Е г о р. Мам, мама... Она машет рукой, не поднимая головы. Некоторое время Егор молча смотрит на неё. Во двор пойду, зарежу, может, кого... Не отрываясь от письма, она кивает. Егор уходит. Мама некоторое время пишет, потом задумывается. М а м а. Кричит, шумит, злится, засоряет энергетическое поле нашего дома. Теперь вот ходи, сжигай злую энергию. (Зажигает свечку, ходит по квартире, делая таинственные пассы свечой.) Сказал, что в школу пошёл, а сам ещё куда-то... Где худые девушки... К худым ведь пошёл, точно... (Долго взвешивается.) Вот похудею... Выйду замуж за правильного. Который не злится. (Опять ходит по квартире со свечкой, открывает барчик, берёт большую тёмную бутыль, приглядывается, много ли осталось, капитально отхлёбывает.) Звонит телефон, мама вздрагивает. Телефон звонит долго. Да... Да, это три четыре пять девять восемь пять. Пожалуйста, я вас слушаю. Сумку? Какую сумку? Холщовую? С большими пуговицами? Нет, не теряли... Странно... Номер наш, да... Да, пожалуй, так будет лучше... Давайте через полчаса, возле булочной... На окраине — одичавшие чёрные яблони, уцелевшие от сметённых садов, и много железа, оставшегося от строек. Непонятные железные конструкции, арматура, опрокинутые фермы электропередачи, навороченная ржавчина. Среди яблонь и железа — Егор и компания. Нора — знойная девушка кавказской наружности. Потомок — длинноволосый долговязый парнишка, маленькая худая Хали, видный осанистый парень по кличке Красивый, может быть, ещё кто-то. На большом куске толстого пенопласта нарисован силуэт человека в полный рост. Хали мечет в пенопласт дротики, стараясь попадать строго в контуры. Нора рассказывает историю. Хали давится от смеха. Н о р а. А вот в шестьдесят четвертой школе тоже случай был... Одна девчонка влюбилась в обэжиста . И когда писали контрольную по мерам безопасности при эпидемии сибирской язвы, она на обратной стороне написала, что она его любит. Только очень мелкими буквами, так что ему пришлось читать под микроскопом в кабинете биологии. И он ей ничего не сказал. А сам тоже в неё влюбился. И вот класс пошёл в поход под руководством этого обэжиста. Ночью они остались вдвоём у костра, он накрыл её своей штормовкой, и они вместе встречали рассвет и решили уплыть на байдарках далеко-далеко... Сели и уплыли. Но река была горная, с сильным течением... Байдарка перевернулась. И обэжист спас девчонку, а сам утонул... Х а л и. Это где же это у нас поблизости горная река? П о т о м о к. Хали, отстань от неё... Ну мало ли... Х а л и. Мне просто интересно, я, может, тоже хочу в горную реку. Где? Н о р а. На правом берегу. Х а л и. В степи, что ли? Класс! Тут у нас в степи по случаю протекает горная река! Нормально! П о т о м о к. Ты, Хали, расскажи лучше, чего в школе не была? Подростковые врачи приходили, медосмотр был... Х а л и. Что осматривали-то? Е г о р. Да всего понемножку... Х а л и. В ментуру загребли, только в одиннадцать выпустили, не на четвертый же урок идти... К р а с и в ы й. Ты как в ментуру-то угодила с утра пораньше? Х а л и. Батя без работы у меня, дорожный отряд расформировали, а куда ему деваться со своим экскаватором? Он у меня только копать и умеет. Говорю ему, ты, батя, петь бы, что ли, выучился или плясать... Е г о р. Ну а ментура-то что? Х а л и. Я думаю, надо типа объяву дать про такое дело, может, надо кому. Утром рванула на Восточный тракт и из баллончика по всем рекламным щитам стала писать: "Экскаватор, телефон такой-то". Гаишники прицепились и в отделение свезли. К р а с и в ы й. Лучше бы сирени на продажу наломала... И то подспорье семье... П о т о м о к. А то ещё можно лягушек наловить и около офисов, где французы работают, продавать. Чирик банка. Все посмотрели на него. Шутка. В восьмом микрорайоне стройка большая, может, там экскаватор нужен? Х а л и. Это в каком квартале, в "Б"? П о т о м о к. В "Д". Е г о р. Тошно у вас тут... Полгода живу, а всё не привыкну никак... Микрорайон восемь, квартал "Д", корпус пятьсот тридцать шесть... По-человечески, что ли, улицы назвать нельзя? Слова, что ли, кончились? К р а с и в ы й. А ты в центр поезжай, там всё по-человечески — и Ленина тебе, и Дзержинского... Е г о р. Мы раньше в Калуге жили, вот это город! Улицы нормально называются, то вверх идут, то вниз, потому что холмы. Ока рядом... Х а л и. Чего приехал тогда из своей Калуги? Е г о р. Говорил же сто раз, отцу по службе назначение вышло, мост тут у вас строить. Он давно хотел мост построить, конкурс выиграл на лучший проект. Река у вас тут подходящая, широкая, судоходная, серьёзный мост построить можно... К р а с и в ы й. Река, а что толку? Купаться нельзя, смертельные случаи были, вода плохая... П о т о м о к. Заводы кругом злые. А раньше наша вода была — лучшая в губернии, ага. Рыбы водились — во! Где теперь пристань, рыбный базар был. И климат был хороший — летние жары не превышали двадцати семи градусов, снежный покров — толщиной не более двух аршин. Х а л и, Е г о р и К р а с и в ы й (хором, хохоча). И всё вокруг принадлежало купцам Дыркиным! П о т о м о к. Ага, хохочите, хохочите. Моему прапрадеду князь Трубецкой до сих пор триста рублей серебром должен! К р а с и в ы й. Так слупил бы должок, в ресторацию бы сползали... П о т о м о к. Мануфактура купцов Дыркиных, это теперь фабрика Десятилетия Октября, и общественная библиотека Дыркиных, и фабрика зонтиков, и бани, самые в губернии клёвейшие, а перед революцией прапрапрадед парк конки купил, да помер, бедный, а прапрадед парк тут же пропил и влился в ряды неунывающего пролетариата... К р а с и в ы й. Не свезло тебе, Потомок. Помолчали. Слушайте, люди, расскажите про Достоевского... Что там в «Преступлении и наказании» вообще, в чём там сермяга? Мне в четверг с литераторшей надо пообщаться... Х а л и. Так и пообщайся как следует, ты парень видный... К р а с и в ы й. Да ну тебя... Если я не отвечу — кранты, а как ответить, если я не читал? Ну не могу я это читать, вот открываю по-честному, как дойду до восемнадцатой страницы, сразу в животе как-то кисло становится... П о т о м о к. А что там на восемнадцатой странице? К р а с и в ы й. Да всё трындят чего-то, трындят... Опять помолчали. Хали кидает дротики в облезлый памятник. Е г о р. А у нас под Калугой дом есть, в селе Обожалово... Н о р а. А мы раньше в Абхазии жили. Море совсем рядом было, вон как та свалка. Вокруг школы — сад, абрикосы растут. Директор школы Эдмонд Гамлетыч — добрый, всех называет "дочка", "сынок"... Всегда тепло, под Новый год розы цветут... А потом война началась, в школе госпиталь стал, все разъехались кто куда... Там море было совсем рядом, представляете? Х а л и (вдруг с давнишней, накопившейся злобой). Глохни, чучма! Достала со своим морем! Н о р а. Кто так говорит — сам чучма. У нас в Абхазии все вместе жили. Вместе кушать садились, вино пить, песни петь. А ты же сама татарка, Халида, а куришь — хуже русской, у нас к такой и не посватается никто... Х а л и (кривляется, дразнится). Вай, штидно, вай, как штидно, мы тут в Абхазии такие скромные девушки, жирные, как ишаки, и с усами... Е г о р. Сеанс кошачьего бокса начинается. К р а с и в ы й. Без намордника не выпускать... П о т о м о к. Да какая она татарка, вы чего? Татары — великая нация, они Русь покорили, а Хали у нас чучма правобережная... Ну-ка скажи, как по-вашему "здрасьте"? Ыксту-мыкыксту? Хали кидает в Потомка мелкие камушки. А как твою бабушку зовут? Говори, не стесняйся. Венера Сатурновна? Или всё-таки Пыпындра Кыкындровна? А мы узнали от совы, что нету слов на букву "ы"! Хали кидает в него камешки покрупнее. Е г о р. Слушайте, я вам лучше расскажу, какой тут прикол вышел... Сегодня мой папа первый раз пошёл в школу. Произвести впечатление на Жанну и всё такое. Он специально время высвободил, полдня мыл машину, брился и наряжался, запоминал адрес школы. В конце концов он добрался до школы, но по дороге забыл имя-отчество Жанны, всё напутал, не смог объяснить куда идёт и чуть не подрался с охранником. Когда ему удалось проникнуть внутрь, учительница из восьмого почему-то приняла его за опоздавшего подросткового врача и затащила в класс, полный голых восьмиклассниц. Папе удалось отбиться, и он пошёл уже прицельно к Жанне, но по дороге какой-то работяга, чинивший проводку, обсыпал его штукатуркой. А мой папа здорово молодо выглядит, и Жанна, увидев его, замахала руками и сказала: "Молодой человек, встреча выпускников в следующий понедельник..." Потом папа позвонил мне и долго кричал: "Дурдом! Дурдом! Дурдом!" Все веселятся от души. К р а с и в ы й. Папа у тебя — приколист известнейший. Х а л и. Он в политехе, что ли, преподаёт? Е г о р. Мост строит, ну и преподаёт чуток, как главный архитектор проекта. П о т о м о к. У меня знакомые в политехе, говорят, в него там все студентки влюбились... Помолчали. К р а с и в ы й. Потомок, ну ты же любишь книжки читать, ну расскажи мне "Преступление и наказание", друг ты мне или нет... П о т о м о к. Понимаешь, Крас, это жутко философский роман... Х а л и. Там один симпотный парень старушку кокнул. Старушонку. (Хихикает.) Изергиль. Или Шапокляк. (Хихикает.) К р а с и в ы й. Счас дошутишься... Е г о р. Хорошо бы свой самолёт иметь... Такой, в духе тысяча девятьсот десятого года. И летать над городом... Я бы сам построил, только чертежей нет... Х а л и. Ты, Красюк, сам Достоевский. Ага. Потому что достал. Е г о р. Читай лучше Толстого. Там всё просто. "Нет, жизнь не кончена!" — подумал князь Андрей и дал дуба под небом Аустерлица. Помолчали. Х а л и (кидает дротики). Вот наловчусь получше, пойду на пешеходку, фокусы показывать. Тебя, Красивенький, к пенопласту приставлю и дротиками обтыкаю. Хорошо! На Красивого смотреть интересней — попадёт в него или не попадёт. Не забоишься, Кра-сюк? К р а с и в ы й. Я скоро на море поеду. Марина сказала. Летом поедем. На Кипр, вот. Х а л и. А тебя не пустят. Тебе восемнадцати ещё нет. Чтобы тебя на море везти, справка от черепов нужна. К р а с и в ы й. Ну и что? Х а л и. Сейчас, они тебе напишут. Мы согласны. Чтобы нашего сыночка старуха Шапокляк на морях до смерти затрахала. К р а с и в ы й. Никакая она не старуха. Ей тридцать шесть всего. С половиной. Х а л и. Ага. К р а с и в ы й. Сейчас поагакаешь у меня. Х а л и. Угу, угу. К р а с и в ы й. Чего хихикаешь? Она добрая. Я когда в тот раз на дискотеке со скинами метелился — чуть коньки не отбросил, пластом лежал, а она жалела, лечила, с ложки молоком выпаивала... А черепа вечно: "Сам виноват, сам виноват"... Мать с отцом по полгода без получки, а мне за подготовительные курсы платить надо... Марина сама предложила... П о т о м о к. А всё же тухло это как-то — за счёт пожилой дамы... К р а с и в ы й. Это вам, благородным, тухло, а мы люди простые. Скажи-ка лучше, благородный, чего музыкой больше не занимаешься? Потомок молчит. В музыкальное училище вроде собирался? Передумал, что ли? Потомок не отвечает. Е г о р. Красюк, отстань от него. К р а с и в ы й. До-ре-ми-фа-соль-ля-си — села кошка на такси. Потому что папенька, потомственный купец Дыркин, пианино в картишки просадил да и пропил... Заведи себе какую-нибудь Марину, она тебе фоно купит... Потомок встаёт. Сейчас начнётся драка. Стоят и молча смотрят друг на друга. Е г о р. Ну хватит вам, ей-богу. Х а л и. Да передушите уже друг друга наконец, мальчики. Н о р а. Стыдно, стыдно... К р а с и в ы й (вдруг говорит испуганно). Ты чего? У тебя кровь из носа... П о т о м о к (ладонью вытирает нос, смущается). Это у меня бывает. Ветер же сегодня из-за реки, с третьего комбината... Н о р а. Тебе нервничать нельзя. К р а с и в ы й. Сходил бы ты, дурень, к врачу, что ли... Е г о р. К подростковому. П о т о м о к. Хорошо бы, конечно, поболеть. Так вот оттянуться, как в детстве... Капитально так, чтобы все жалели... Давно я так не болел. Помолчали. Вечер, конец весны, тепло, из окон ближних домов музыка. Х а л и. Слушайте, а давайте его казним? (Показывает на памятник.) Кто он вообще такой? Стоит тут на нашей клумбе неизвестно кто... Е г о р. Потомок, ты тут всё знаешь, ты должен знать, кому это памятник. П о т о м о к. Вроде космонавту, который однажды в степи на правом берегу приземлился. Крас, ты тут дольше всех живёшь... К р а с и в ы й. Откуда я знаю? Всю дорогу стоит тут, облезлый, даже лица не разглядишь... Х а л и (обходит памятник). Нет, это не космонавт. Это тиран народов! Просто его забыли убрать, потому что это маленький памятник. Но час расплаты пришёл! Сейчас мы отрубим ему голову! (Надевает на голову памятнику целлофановый мешок.) Красивый стучит железом по железу, словно барабанная дробь. Появляется рыжая девочка Соня. У неё в руках венок из одуванчиков. С о н я. Селёдка! Селёдка! Селёдка! Люди, эй! Вы что? (Срывает целлофановый мешок с памятника, заботливо гладит его по голове.) Он же совсем старый, стоит тут один, с отбитым носом. А представляете, как ему скучно по ночам, особенно если дождь... Е г о р. Ты что, знаешь кто это? С о н я. Конечно, знаю. Это Ленин. Хали и Красивый ржут, остальные таращатся на Соню молча. Вы что, не слышали про Ленина? Он был ужасно добрый, защищал детей, носил ботинки, как у Чарли Чаплина, и любил кошек. Я видела его фотографию в одной старинной книжке, он сидит на скамейке в таких классных ботинках, с кошкой на руках, и улыбается. Он хотел, чтобы всё было бесплатно — и Барби, и лего, и чтобы лето длилось долго-долго, пока не надоест. Но его убили. То ли Робокоп, то ли инопланетяне. Пауза. (Надевает венок из одуванчиков на голову памятника.) Люди, вы случайно не видели мою собаку? К р а с и в ы й. Какую ещё собаку? С о н я. Мою. Рыжую. Мы с ней вместе рыжие, она и я. Такая классная собака. Мохнатая и с бородой. Её зовут Селёдка. Девалась куда-то, нету уже три дня. Не видели? Е г о р. Нет. П о т о м о к. Нет. Н о р а. Нет. К р а с и в ы й. И я нет. Х а л и. Ну-ка, девочка, становись сюда. (Показывает на щит из пенопласта с нарисованным силуэтом.) Стой смирно, а я тебе расскажу, где твоя собака. Какие у тебя клёвые ботинки! Соня послушно становится. Она гораздо меньше силуэта. С о н я. Вы знаете, да?! Я дам вам вознаграждение! А хотите, я вам стихи почитаю? Х а л и. Какие ещё стихи? С о н я. Мои. Х а л и. Хорошие? С о н я. Конечно. П о т о м о к, Н о р а и Е г о р. Слышишь, Халида, отстань от неё! Х а л и. Твою собаку, девочка... (Берёт дротик, прицеливается.) Из твоей собаки... (Замахивается.) Е г о р, П о т о м о к, Н о р а и К р а с и в ы й. Хали!!! Красивый хватает её за руку. Держит крепко. Стоят близко друг к другу, смотрят. Красивый молча поцеловал Хали в губы. Х а л и (опустила руку, дротик выбросила). Нервные все стали... Зачем ты меня поцеловал, Красюк, у меня же денег нет. С о н я. Говорите же, где собака? К р а с и в ы й. Да не знает она ничего. П о т о м о к. Иди, девочка, домой, поздно уже. С о н я. Пожалуйста, если найдёте мою собаку, скажите мне, ладно? Е г о р. Ты где живёшь? Давай я тебя провожу, поздно уже. Н о р а. Она в пятьсот двенадцатом корпусе живёт, я знаю. С о н я. В пятьсот пятнадцатом. Е г о р. Как тебя зовут? Н о р а. Её Соня зовут, я знаю. Пошли, я тебя отведу. С о н я (оборачивается). Нашедшему собаку — вознаграждение! Ролики и Барби-беременная! Уходят. Е г о р. Убежала, что ли, собака у неё? Х а л и. Да на шапку, наверное, застрелили. П о т о м о к. Хорошая собака была, меховая, добрая, рыжая... К р а с и в ы й. Приманили вкусным и убили. П о т о м о к. Ясный хобот... Е г о р. До чего же тошно тут! Уеду я отсюда на фиг, честно, уеду... Х а л и. А у вас в Калуге или в этом, Обожалове, и собак не убивают? К р а с и в ы й. У них там все собаки — пуленепробиваемые. П о т о м о к. Места у нас тут такие — никто до старости путём не доживает, ни деревья, ни собаки, ни люди. Помолчали. Каждый год хочу свой день рожденья на крыше встретить... Клёво же — на крыше... Прямо вот чтобы стол накрыть... Каждый год! И ни фига!.. Опять помолчали. К р а с и в ы й. О! Класс! Акт гостеприимства! Чтобы нашему калужскому гостю так тошно не было, мы сейчас наш квартал "Г" как-нибудь красиво назовём... Х а л и. Как? К р а с и в ы й. Проспект купцов Дыркиных. Е г о р. Точно! Класс! Х а л и. У меня как раз баллончик есть. К р а с и в ы й, Е г о р, Х а л и и П о т о м о к. Дыркин стрит, решено! Авеню, куда там!.. Веселятся, со звоном сшибают стеклянную вывеску с обозначением квартала, пишут из баллончика на стене дома, из раскрытого окна громко слышна музыка. Вечером Егор ужинал со своими родителями. На ужин у них творог, сыр, салат, рис. Мама толкла что-то полезное в старинной ступке. П а п а. Ты бы, голубушка, чем в позах всяческих киснуть и гурам каким-то письма сочинять, сходила бы, что ли, в школу. Для разнообразия. Записалась бы в родительский комитет. Всё-таки единственный сын в одиннадцатый класс переходит... М а м а. Ты что, я не могу в школу, я там тут же кого-нибудь пришибу. Я школу до сих пор ненавижу. Она мне даже в страшных снах снится... П а п а (не нашёл что ответить и подлил себе в стакан жидкости из кувшина). Скажи, а почему бы к ужину не подать немного вина? Почему за ужином надо пить это варево из листьев смородины и мяты? М а м а. Потому что это успокаивает на ночь. П а п а. А ты уверена, что я хочу успокаиваться? М а м а. Листья смородины и мяты наполняют кровь витамином С, а душу — покоем и теплом... П а п а. Ты, мой ангел, своей здоровой жизнью в могилу сведёшь. Егор молча жуёт салат. Глотает. Морщится. Жуёт помедленней, прислушивается к организму. Папа тоже кладёт себе салат, разглядывает, сердито ковыряет вилкой. Е г о р. Мам, что это? Ты что туда покрошила? М а м а. Это крапива и одуванчики. П а п а. Я что, кролик, что ли? Или черепаха?! М а м а. Сейчас май, Егор! И надо благодарно пользоваться тем, что даёт нам природа. Ведь одуванчик удивительно богат витаминами группы В, витамином А в огромных количествах! А так же купрум, феррум, кальций... П а п а. Я хочу мяса! М а м а. Мясо — это трупы. П а п а. Почему я, работая целыми днями как вол, не имею права дома по-человечески пожрать, блин! М а м а. Ну вот — блин. Опять блин. Почему блин?.. П а п а. Потому что я воспитанный человек. М а м а. Егор. Тебе сорок лет. П а п а. Что, правда?! М а м а. В этом возрасте уже нельзя есть что попало. Побереги сосуды головного мозга. Папа запел "Светит месяц, светит ясный..." Е г о р. Пап, ну не надо... Родители! Эй! Ну вы чего? М а м а. Егорушка, съешь яблоко. Зелёное яблоко на ночь очень полезно. Кровь разжижается. П а п а. А если красное и с утра, то мозги. М а м а. Что — мозги? П а п а. Разжижаются. М а м а (толчёт в медной ступке что-то полезное). Да, послушайте, чуть не забыла. Тут сумку какую-то странную принесли. А на ней наш телефон написан: "В случае несчастья прошу известить три четыре пять девять восемь пять". Папа молчит. Е г о р. Какую сумку? М а м а. Да вот. (Показывает сумку Тим с разноцветными пуговицами.) Папа протягивает было руку, но передумывает. Егор берёт сумку. П а п а. Что за ерунда? Е г о р. Да, правда, смотрите, вот тут, на изнанке — наш телефон. "В случае несчастья прошу известить три четыре пять девять восемь пять"... Маркером написано. П а п а. Как это попало сюда? М а м а. Мужик какой-то позвонил. П а п а. Пьяный? М а м а. Почему? Нормальный. Вот, говорит, сумку на пустыре нашёл, вы случайно не теряли? П а п а. Так. И что? М а м а. Ну, я подумала, мало ли что, ведь телефон-то наш, вышла к нему на угол, к булочной. П а п а. Нет, это просто потрясающе! Катя, голубушка, да в своём ли ты уме, родная? А если бы тебя похитили? А если в сумке — бомба? Эдак кто угодно позвонит, наплетёт какую-то чушь, и ты побежишь к первому встречному... Мама смеётся. Чёрт знает что! Чёрт знает что! Егор держит в руках сумку, разглядывает, вытряхивает, в сумке ничего нет. М а м а. Я подумала, мало ли что. Всё-таки наш телефон. Папа берёт у Егора сумку, разглядывает и молчит. Мама и Егор смотрят на папу. П а п а. Это просто недоразумение. Недоразумение. Наверное, неправильный номер. Это, очевидно, номер предыдущих жильцов этой квартиры. Е г о р. Каких предыдущих? Нам же телефон недавно поставили. У тебя же сначала только служебный мобильный был. П а п а. Может, тут и мобильный мой где-нибудь написан? (Пожимает плечами, вертит в руках сумку.) Егор, может, это тебе? Е г о р. У наших ни у кого такой нет. Смешная торба. Я бы сразу заметил. П а п а. Недоразумение. Ерунда какая-то, не стоит и внимание обращать. М а м а. А мне почему-то тревожно стало. Я даже в бюро несчастных случаев позвонила. П а п а. И что? М а м а. Ничего не случилось. Вообще ни одного несчастного случая. Е г о р. Одни счастливые. П а п а. Ну я же говорю. Ничего страшного. Пустяки. (Усаживается в кресло, вытягивает ноги, устраивается полулёжа, берёт пульт. Голубоватый отсвет телевизора ложится на его лицо.) М а м а (намазывает лицо чем-то вязким). Прошлогодняя бузина, глубоко проникая в поры, дезинфицирует и стимулирует. (Тоже усаживается и, закончив класть маску на лицо, замирает.) Папа смотрит боевик. Приглушённо — автоматные очереди, крики, выстрелы, взрывы. Е г о р. (в задумчивости с сумкой в руках). В случае несчастья прошу известить... И наш номер... Чья же это может быть сумка? Мам... Мам... Мама, замерев, подняв намазанное лицо, машет на Егора рукой. Егор идёт в противоположную сторону, где сидит перед телевизором папа. Пап... Пап... Папа спит под звуки боевика, под выстрелы и вопли, вытянув ноги, расслабившись всем своим долгим большим телом. И даже во сне его хмурое лицо выражает привычную усталость. Ничего кроме усталости. Вечер. Рыжая девочка Соня бродит в сумеречных дворах. С о н я. Извините, пожалуйста, вы случайно не видели мою собаку? Такая большая, меховая, рыжая собака. Мы с ней вместе рыжие, обе, она и я. Она очень добрая. Её зовут Селёдка. Е г о р. В случае несчастья прошу известить... прошу известить... С о н я. Не видели? Нет? Извините... Пожалуйста, если увидите, помогите ей прийти ко мне... А я вам за это отдам свои ролики и Барби-беременную. Вы случайно не видели мою собаку?.. Она такая классная, настоящий друг человека... Е г о р. В случае несчастья... Прошу сообщить... три четыре пять девять... В случае несчастья... несчастья... С о н я. Скажите ей, пожалуйста, что я очень по ней скучаю и чтобы она возвращалась домой... Е г о р. Прошу известить... Наш номер... Папа... Папа! Папа спит. Или притворяется спящим? Фонограмма боевика усиливается, и вот уже оглушительно звучат взрывы и выстрелы, детский плач, крики и собачий визг тонут в треске автоматных очередей, лязге танков, свисте вертолётных винтов... Егор выключает телевизор и уходит. Папа спит. Мама в полезной маске сидит не шевелясь, с закрытыми глазами. Тишина. Ночь. С о н я. Пожалуйста, помогите мне найти мою собаку... Вы не знаете, где моя собака? А вы?.. В т о р а я ч а с т ь Светлый майский день, чистое небо над крышей высокого дома. Сегодня День города. Внизу на площади идёт народное гуляние: выступают клоуны, раздают бублики и пряники, то и дело доносится музыка и весёлые голоса в усилитель. На крыше много труб, антенн, башенок и слуховых оконцев. По крыше ходит рыжая девочка Соня в своих толстых ботинках. Железная крыша гремит. Соня пьёт воду из пластиковой бутылочки. У Сони на шее висит большой морской бинокль. Смотрит в бинокль вниз. С о н я. Весна наступила. Люди вылезли из нор и потащили куда-то свои жирные животы... (Достает зеркальце, разглядывает себя, кривляется, гримасничает, устраивается на крыше развалясь, полулёжа. Стукает нога об ногу, ботинок о ботинок.) Ботинки! А ботинки? Парле ву франсэ? Милые мои... Красавцы, бедолаги... Мэйд ин Франс... Вам бы гулять по совсем другим городам, топать по булыжникам всяких там рю или авеню! А вас — сюда, грязь месить, чтобы на вас в автобусной давке наступали. Бедные ботинки! "Где мы, что с нами? — шепчут они. — Мы ничего не понимаем! Зачем мы здесь, зачем шершавая дорога, лужи и пустыри, люки водостоков, а какой ужас этот снег, мы ничего не понимаем!" Компрене ву? (Ударяет башмак о башмак.) Ву компрене, нес па? А помните, дорогие мои ботинки, как мы с вами искали мою собаку много-много дней подряд? "Селёдка! Селёдка! Селёдка!" Бродили по каким-то пустырям и окраинам, по городскому парку, по шоссе, в закоулках, заблудились, устали, споткнулись, "Селёдка! Селёдка! Селёдка!", наступила ночь, а нас с вами уже искали, милиционер спросил строго: "Девочка, как твоя фамилия?", мы убегали от милиционера, а он догнал, крепко взял за руку, лучше бы сказал, где моя рыжая собака, ведь он же милиционер, он должен знать, куда деваются собаки... Милые мои ботинки! Вы отважно и верно мне служили. И вы достойны красивых проводов. (Снимает ботинки, шевелит пальцами ног, гладит ботинки, как живое.) Я открыла фонд поддержки моих рыжих ботинок, но пожертвования поступали очень скудно. Нет! Дорогие ботинки! Я ни за что не отправлю вас на помойку! Я посылаю вас в прощальный полёт над городом, в день этого самого города, в праздничный весенний день! (Раскручивает ботинки над головой и кидает.) Пауза. Наверняка приземлились на голову какой-нибудь толстой тётеньке. То-то визгу, небось... На крыше стоит большой брезентовый рюкзак. Соня достаёт из рюкзака пакет, снимает джинсы и майку, из пакета вынимает очень красивое светлое платье. Переодевается. Надевает нарядные туфли. Расчёсывает волосы. На крыше дует ветер. Соня стоит на крыше молча, ветер развевает её красивое платье, несёт её волосы. В это время снизу, где праздник, доносится музыка, духовой оркестр играет старинный вальс. (Смеётся и машет рукой.) А вот и я! Ну как вы там, на площади? Веселитесь? Веселитесь-веселитесь, толстопузенькие... (Долго смотрит в бинокль.) На крыше появляется Егор. Отряхивается, очищает одежду от чердачной пыли. Видит Соню. Смеётся. Е г о р. Вот это да! Хороший день сегодня! Забираюсь на крышу, а там — ты. Соня молчит. Егор смотрит на город сверху и говорит с Соней как со старой знакомой. А сверху вроде даже красивый город получается... С о н я. Вы правы, молодой человек, если смотреть сверху, всё выглядит значительно привлекательнее. Е г о р. Ты меня не помнишь, а я тебя помню. Можно мне в бинокль посмотреть? (Смотрит в бинокль.) Надо же, морской, настоящий... Х-ха, вон наш квартал "Г"... А вон Новый мост... Машины ездят... Классно всё-таки, не было моста, а теперь есть... (Отнимает бинокль от глаз.) Это мой отец мост построил. Да. Главный архитектор проекта. Он конкурс выиграл, чтобы мост построить... И построил. Мы из Калуги специально приехали, потому что он мост здесь строил. А теперь в Америку поедем. На год. Он там метро оформлять будет. Конкурс выиграл... Соня молча смотрит на Егора. В лом мне в эту Америку ехать... Что ты так смотришь? С о н я. Жду, когда вы свалитесь с крыши, молодой человек. Е г о р (смеётся). Ну и город! До чего противный город, где на крышах сидят такие рыжие, такие сердитые девушки в красивых платьях! Я не собираюсь никуда сваливаться. Я на крышу по делу пришёл. С о н я. Я тоже. Егор рассказывает, Соня неотрывно смотрит в бинокль. Е г о р. У меня есть друг. Здешний. Потомок. Кличка — Потомок. Потому что он потомок купцов Дыркиных. Классный парень! Во такой! А то что у него часто кровь носом идёт, это не беда, доктора помогут, на то она и медицина. Он в больнице уже месяц киснет. А у него день рождения скоро. Потомок у нас, он такой приколист, у него мечта — день рождения на крыше справить. И мы решили его порадовать. Ну, надо же, чтобы у человека мечты исполнялись... С о н я. Мечты? Это да, это конечно, это я понимаю! Е г о р. Внимание, внимание! Тайна повышенной секретности! Разработан план похищения Потомка из больницы... Знать запрещено всем, кроме рыжей девушки на крыше! Нора приходит его навещать, приносит цивильный прикид. Потомок и Нора идут гулять в больничный садик. Потомок переодевается. Тем временем Красивый, наш Красюк, которому недавно очередная тетенька подарила БМВ, подруливает к воротам. Потомка везут на крышу. А тут уже накрыт стол. которым займёмся мы с Хали. Хали, правда, у нас что-то того... Короче, я облазил все высокие крыши нашего города и выбрал самую подходящую. Эту. С о н я. Боюсь, что она вам совсем не подойдет, молодой человек. Е г о р. Почему это? С о н я. Потому что у меня тоже есть мечта. Е г о р. Какая? С о н я. Сказать? Е г о р. Скажи. С о н я. А вы сделаете то, о чём я вас попрошу? Е г о р. Постараюсь. А что надо сделать? С о н я. Значит, так. Сейчас надо повернуться лицом вон туда, вот так, дойти до слухового оконца, влезть в него, оказаться на чердаке, аккуратно закрыть за собой железную дверь, спуститься вниз на лифте, выйти через чёрный ход, и всё — вас на этой крыше не было, ничего не видели, ничего не знаете. Е г о р. И что? А про мечту? С о н я. А про мою мечту вы прочтёте в завтрашних газетах. Про то, что она сбылась. Надеюсь, уже в утренних. (Делает шаг к краю крыши.) Е г о р. Что ты? Никак не въеду... Ты что тут удумала? Ты что?! (Хватает её за одежду, оттаскивает от края, при этом орёт белым стихом.) Опомнись! Отойди от края! К чему все эти страшные шаги! Ты посмотри, как он прекрасен — рассвет вечерний, то есть, блин, закат... И жизнь прекрасна, всё равно прекрасна... С о н я. Смотри! Вон воздушный шар летит. Егор и Соня, запрокинув головы, провожают глазами воздушный шар. Е г о р. Это на Марфином поле в честь Дня города запускают. А поехали на Марфино? Тоже полетаем... С о н я. Нет, не поехали. (Садится на крышу, смотрит в бинокль.) Е г о р (садится рядом). А я тебя помню. Ты ещё говорила, что пишешь стихи... С о н я. Стихи? Е г о р. Да. С о н я. А кто слушает металл, тому бог мозгов не дал, металлика параша, победа будет наша!!! Вот. Стихи. Е г о р. Ты не такие стихи пишешь. Слушай, а ты в какой школе учишься? С о н я. Я учусь в институте смертной казни. Понял? Но меня скоро исключат. За жестокое обращение с беременными тараканами. Е г о р. У тебя что-нибудь случилось? В историю, что ли, попала? Что ты задумала-то вот это?.. С о н я. Что? Е г о р. Ну что ты вот это вот решила... (Показывает глазами с крыши вниз.) С о н я. Ты что, псих? Совсем, да? И впрямь решил, что я сейчас с крыши сигану? Е г о р. А что, не будешь сигать? С о н я. Полный идиот! Е г о р. Похоже было очень... Купился. С о н я. Значит, это я принарядилась специально, чтобы с крыши вниз бросаться? На площадь, где народные гуляния? Чтобы валяться как мусор, и чтобы всякие толстопузые на меня таращились? Е г о р. Да не ори ты! Ненормальная какая-то... Соня. С о н я. Что — Соня? Е г о р. Запомнил. Что тебя зовут Соня. Что ты рыжая. И что стихи пишешь. А что тебя так долго видно не было? С о н я. В лесной школе училась. Е г о р. В лесной? С о н я. Ага. Знаешь, там за партами — ёжики, белочки, зайчики. Е г о р. Понятно. Что, нашлась собака у тебя? Пауза. С о н я. Надо же, такой большой мальчик, и не знает, что из добрых мохнатых рыжих собак делают шапки. Я вот раньше тоже не знала. А теперь зато знаю. (Отворачивается.) Е г о р (пытается заглянуть ей в лицо). Извини... (Прикасается к ней). Ну... Не плачь... С о н я (подскакивает как ужаленная). Это кто плачет? Я — плачу? Фигушки! Это я раньше плакала. Плакала-плакала, плакала-плакала, плакала-плакала... Сначала искала. "Селёдка! Селёдка! Селёдка!" А потом стала плакать. А потом заблудилась. И меня искали с милицией. И отправили лечиться в лесную школу в Шаховском районе. Там я тоже всё время плакала и просилась домой. Тогда мне дали каких-то таблеток, и я стала спать. А потом проснулась. Попросила, чтобы мне принесли мою любимую куклу — Барби-беременную. И проткнула вилкой её пустое пластиковое пузо. Так что я больше не плачу. Я больше никогда не плачу и никогда не сплю. Я не сплю. И сегодня не спала. Потому что сегодня День города, и у меня должна сбыться мечта. Е г о р. У моего отца сбылась мечта — новый мост запустили. Ленточку перерезали, шампанское пили, папа белую рубашку надел... А чего хорошего? Правый берег застраивать начнут, луга асфальтировать, заводы вредные строить, дети болеть будут. Вот у нас Потомок... Тощий такой стал. У них с Норой любовь — ну просто морковь. С ботвой. Она его к себе на родину везти хотела, в Абхазию. Война, говорит, кончилась, поедем, там море, тебе полезно. Собрались автостопом, вышли на трассу, а её отец догнал и вернул, запер её, а Потомку худо стало, в больнице капельницу приделали... Помолчали. С о н я (смотрит в бинокль и вдруг говорит с ужасом). Лошади... Там же лошади, на площади... Е г о р. Лошади. В каретах кататься можно. Может, пошли, покатаемся? Надо пойти куда-то, только не домой... Мама йогой своей совсем достала, всё худеет, худеет... Потому что отцу худые нравятся. С о н я. Она его что, любит, что ли? Е г о р. Раньше, наверное, любила. Меня его именем назвала. Егор Егорыч, это же полный финиш! Других имен, что ли, нету? С о н я. Я своё имя тоже ненавижу, Е г о р. Почему? С о н я. Как это ты говоришь? Е г о р. Что? С о н я. Моё имя. Е г о р. Соня. С о н я. Ну-ка ещё раз скажи... (Смотрит на его губы). Е г о р. Соня. А что? С о н я. Странно что-то... Я так свое имя ненавижу. А когда ты говоришь, даже приятно. Ну, уходи теперь отсюда. Е г о р. Почему? С о н я. Потому что мне пора исполнять мою мечту. Правда, там на площади лошади, но я постараюсь, я очень постараюсь, чтобы с ними ничего не случилось. Е г о р. Да что за мечта у тебя тут, на крыше? И лошади тут при чём? С о н я. Дай мне мой рюкзак. Е г о р (пододвигает ей рюкзак). Тяжёлый... Что ты набила-то туда? С о н я. Посмотри. Е г о р (смотрит). Нормально... Вот так каркалыка... С о н я. Это не каркалыка. Е г о р. Ты где его взяла? С о н я. На металлолом обменяла. Е г о р. Ты зачем это на крышу притаранила? С о н я. Знаешь, у нас в лесной школе был мальчик по фамилии Раппопорт. Он был отличник, но шуток не понимал. Его дразнили "Раппопорт-аэропорт на колёсиках приехал", а он думал, что это неприличные слова. У него был тик. Лицо дёргалось. (Изображает). Из-за этого тика он и угодил в лесную школу для нервнобольных. И стал выздоравливать. А ещё у него было это гадкое тамагочи, которое он заворачивал в носовой платочек и всё нажимал на кнопочки, чтобы оно хорошо жило. Однажды я попросила у него подержать тамагочи. Он дал, а я поскорее бросила его на пол и топтала ботинком, пока не растоптала. Ведь тамагочи не лает, не машет хвостом, не прыгает и не улыбается. Ему не больно. Раппопорт стал опять страшно дёргаться лицом и чуть не окочурился. Мне прописали новые уколы. А мою бедную мамочку отвлекли в городе от занятий шейпингом, вызвали к заведующей и сказали: "У вашей девочки очень дурные наклонности". А просто не надо убивать девочкину собаку. Почему можно убить живую собаку, мохнатую, добрую, улыбчивую, и никому ничего за это не будет? Е г о р (с отчаянием). Так не он же убивал! Не Раппопорт же этот, блин, аэропорт, твою собаку убил! С о н я. А вот это уже не интересно. Ты когда-нибудь чувствовал такую сильную ненависть, от которой живот болит? Е г о р. Не знаю. Не помню. Нет. С о н я. Я решила, что в День города обязательно залезу на крышу самого высокого дома и буду стрелять из автомата по праздничной толпе и смотреть, как они там все визжат и превращаются в кровавые лохмотья, все, кто убивает собак, кто носит шапки из собачьего меха, и те, кто ничего не говорит им всем... Е г о р. Стрелять! Да ты его и в руках-то держать не сможешь... С о н я. Могу. Я сильная. Я тренировалась. Я никогда не плачу и не сплю, и по ночам поднимаю гантели. Соня стоит на крыше с автоматом в руках. Хрупкая фигурка в длинном светлом платье. Е г о р. Дура! Ты всё равно не сможешь пострелять как следует. Вызовут снайпера, и он тебя снимет. С о н я. У снайпера выходной! Снайпер напился пива! Поехал сажать картошку! Е г о р. Сумасшедшая... С о н я. Уходи. Е г о р. Пойдём отсюда, Соня. Я один не уйду. Ну хочешь, с крыши меня сбрось... С о н я (смотрит на Егора). А ты чего такой хороший весь? Правильный такой? Почему? Е г о р. Никакой я не хороший. Мне вот сумку однажды принесли. А на ней маркером написано с изнанки: "В случае несчастья прошу известить..." И мой номер телефона. Мой! А я понятия не имею, чья это сумка. Значит, где-то был человек, который надеялся на меня, которому я был нужен, а я даже не знал об этом... И не помог ему, не спас, и до сих пор не знаю, кто этот человек и что с ним случилось... С о н я. Может, это по ошибке? Егор молчит. Уходи. Я начинаю. Е г о р. Там же лошади... Лошади внизу... С о н я. Я буду осторожно стрелять. Чтобы только по людям... (Поднимает голову, смотрит в небо, подмигивает, шепчет что-то.) Е г о р. Что ты там? С о н я. С небом разговариваю. Потому что оно доброе. И терпеливое. Небо всё понимает. Знаешь? Е г о р. Догадываюсь. С о н я. Небо всё понимает в высокой своей синеве. И полно состраданья к поникшей от горя траве... Стихи. Е г о р. Какие хорошие... С о н я. Плохие. Дурацкие. Е г о р. Ты не будешь стрелять из автомата. Потому что человек, который сочиняет стихи про траву и про небо, никогда не сможет стрелять. С о н я. Это не мои стихи. Е г о р. Твои. Твои. Они на тебя похожи. С о н я. Чёрт! Руки устали... Дрожат... Подождать теперь надо... А я тренировалась, чтобы долго... (Кладёт автомат). Музыка, праздник слышится внизу. Е г о р. Хали у нас тоже... Совсем шизанулась. В партию какую-то записалась, чтобы убивать кто нерусский. И главное, сама татарка наполовину, а всех нерусских убивать собралась. Тише-тише, едет крыша... С о н я. Какая разница — русский, нерусский?.. Е г о р. И я говорю... С о н я. Всех убивать надо. Кто шапки из собак делает. Е г о р (задумался, а потом сказал устало). Нет, учёные, наверное, ошиблись. Не может мир так существовать. В зле в таком... С о н я. Но он ведь не спрашивает учёных, существовать ему или нет. Существует, и всё. Е г о р. Мир существует, потому что хороших людей больше, чем плохих. Ты лучше не стреляй, наверняка ведь в хороших попадёшь. Так всегда бывает. С о н я. Никаких хороших нет. Не бывает. Совсем. Их уже однажды застрелили по ошибке, перепутав с плохими. Или они крепко уснули от таблеток. Или умерли от горя и от слёз. Остались только плохие. Я должна в них стрелять. Иначе я умру от ненависти. Е г о р. Нет. С о н я. Неужели ты не понимаешь? Моя собака была рыжая. Мы с ней вместе были рыжие. Вдвоём. Она и я. И нам было нормально. Знаешь, как трудно быть рыжим? Вот ты никогда не был рыжим. Не знаешь, что это такое — рыжим быть в одиночку. Пусть они теперь отвечают. Пусть скажут, где моя собака. За что они её убили? Что она им сделала? Пусть ответят. Когда я разворочу их жирные пузы, в которых булькает тухлое пиво и колбаса. Ну всё. Уходи. Иди к лодочнице в горпарк, я с ней дружу. Присмотри за ней. И ещё у меня есть одно знакомое дерево, там, на берегу, где тарзанка. Самый старый вяз. Передай ему от меня привет и навещай его иногда. Только не говори ему, что со мной было, он огорчится, а деревьям вредно грустить... Ну всё. Пока. Спускайся, я начинаю. Е г о р. Я не уйду. С о н я. Ладно. Я скажу, что это ты стрелял. Е г о р. Кому скажешь? С о н я. Снайперу. Е г о р. Помешанная... Сумасшедшая! Больная! Точно — больная. Тебе лечиться надо. С о н я. Было дело. Пробовали. Лесная школа в Шаховском районе. На завтрак уколы, на обед таблетки, на ужин и уколы и таблетки. Е г о р. А на полдник? С о н я. Там не полдничают. Е г о р. Неправильно это всё. Я знаю, как тебя надо лечить. Тебе надо поехать в Обожалово. С о н я. Куда? Е г о р. Это не здесь. Это в деревне. Там дом моей прабабушки. Очень старый. Там есть барометр, предсказывающий вечную сушь, а на чердаке смешные давнишние вещи и журналы. В Обожалово очень много собак, которых никто... Которые никуда не деваются, а просто живут, и их все кормят. Общие такие собаки. Они пёстрые. Рыже-бело-чёрно-серо-пегие. Местная порода. Когда щенки рождаются, их даже в другие посёлки забирают. Обожаловские пёстрые щенки — это ого-го, щенки важнецкие, не хухры-мухры... Когда я был маленький, я собирал вместе несколько щенков и дышал ими. Они очень вкусно пахли — костром, теплом и просто какой-то смешной собачатиной... С о н я. Как тебе не стыдно? Е г о р. Что? С о н я. Быть таким добрым? У тебя лицо такое. Сразу видно, что ты очень добрый. А добрым быть стыдно. Добрым быть вредно. Добрым было плохо. Опасно для жизни. У тебя брови далеко одна от другой. Расстояние большое. У добрых всегда так. Е г о р. У моего отца тоже брови широко растут, а разве он добрый? С о н я. А что, злой? Собак, что ли, не любит? Е г о р. Он никого не любит. Он только проекты свои любит. Конкурсы всякие, чтобы выигрывать. Выигрывать — вот что он любит. С о н я. Послушай... Дай-ка я подрисую тебе брови. Чтобы не было сразу заметно, что ты добрый. Подрисую, и ты уйдёшь. Вот, у меня есть фломастер. Только ты наклонись, ты такой длинный... Егор и Соня сближаются и соприкасаются. Говорят одновременно. Какие у тебя руки горячие! Е г о р. Ты просто ледяная! С о н я. Просто тут ветер, на крыше, и я тут давно. У меня даже волосы замёрзли. Е г о р (берёт в руки её длинные волосы). Как пахнет... (Подносит волосы к своему лицу). Травой какой-то, рекой... С о н я (вдруг оробела и растерялась). Это, наверное, шампунь? Е г о р. Нет, это твои волосы. Пахнет чем-то... Рыжим... Это рыжий запах, точно... Стоят близко, смотрят друг на друга. Пошли отсюда, а? Поедем лучше в Обожалово... Там хорошо будет... Там знаешь как? Трава чистая-чистая, можно ходить босиком и не пораниться. Лес — Феофанова Роща, грибы, ягоды, ешь сколько хочешь и не отравишься никогда. Люди нормальные, спокойные, на огородах — огурцы, а батюшка из местной церкви, Христофор Филиппыч, разъезжает на трофейном "Опеле" сорокового года. Там есть речка Пятка, и в ней можно купаться сколько угодно, и ничего не будет, ни ожогов, ни заразы, вот что такое Обожалово! С о н я. Да... Обожалово... Обожалово — это самое лучшее, что есть на свете. Е г о р. Нет. Самое лучшее, что есть на свете — это ты. С о н я. Я? Нет. Ты... Дом лодочницы возле пруда в горпарке. Это дальняя часть парка, похожая на обыкновенный средней замусоренности лес, и дом лодочницы — просто маленький деревенский дом. В горпарке идёт дискотека или играет оркестр, за деревьями — музыка, и все разговоры идут под дальнюю приглушённую музыку. На старом метёном стуле сидит Папа Егора. Закуривает и говорит не спеша. П а п а. Недавно ехал по трассе в дождь... Пузыри на асфальте, такой ливень, что дальний свет включить пришлось. И вдруг у обочины — двое. Он и она. Голосуют. Дождь льёт, они прильнули друг к другу, он старается укрыть её от дождя своей курткой... Мелькнули вот так в дожде и остались позади... Я проехал мимо. А потом развернулся через двойную сплошную и погнал обратно, чувствуя себя большим другом молодёжи... Мне так хотелось открыть им дверцу, чтобы в прокуренный салон влетел шум и запах дождя, отвезти их куда скажут, чем-то помочь... А их уже не было. И я никогда не узнаю, что с ними случилось и куда они едут в дождь вдвоём... Когда я был маленький, летом на даче влюбился в девочку. Она была рыжая, как морковка, страшная воображала. Сидела на дереве и читала книжки. А я стоял под деревом и смотрел на неё. И она меня спрашивала: "Что ты любишь больше — зелёное или голубое? Семь или восемь? Ноябрь или февраль? Небо или море?" И я отвечал: "Тебя". Тогда она смеялась, слезала с дерева, и мы шли в лес, я нёс её рыжие волосы, как паж, и все меня дразнили... А мне хотелось оказаться с ней вдвоём где-нибудь там, где никто смеяться не будет. На крыльцо выходит лодочница. Это Аня Тимофеева, по прозвищу Тим. Т и м. Егор Владимирович, вы опять? П а п а. А я думал, вас дома нет, сидел вот, ждал, сам с собой разговаривал... Т и м. Егор Владимирович. Вы ни в чём не виноваты. Со мной ничего не случилось. Вот же я! Сумку у меня тогда жулики украли. Недоразумение. А из института я ушла, потому что больше не хочу мосты строить. Разонравилось. П а п а. А я в Америку уезжаю. Т и м. Егор Владимирович. Я поздравляю вас с вашим мостом. Вы вообще такой молодец. Желаю вам творческих успехов, и у вас всё будет хорошо. А что я вам письма раньше писала, это вы меня извините, пожалуйста. Глупости всё это. П а п а. Аня... Знаете... Я сейчас уйду. Просто хотел вам сказать, что у меня в жизни ничего лучше ваших писем не было. Я, может, только за тем на свет и родился, чтобы ваши письма прочесть. Из дому доносятся шаги, шевеление, звуки жизни. Тим оглядывается. Кто у вас там? Гость? Какой-то совсем молодой человек, весёлый, ясный, без прошлого... Ну и слава Богу. Т и м. Хотите "Орбит" без сахара? Просто молча смотрят друг на друга. П а п а. Стало быть, я буду строить мосты, а вы будете плавать под ними на лодках... На том и порешили. (Церемонно поклонился и ушёл.) Из дому вышел Егор. Т и м. Ну как она? Е г о р. Уснула. Т и м. Ну и хорошо. Всё пройдёт постепенно. Е г о р. Я её сам вылечу. Ей надо дышать пёстрыми щенками. Я знаю. Тим и Егор сидят на крыльце. И вот теперь, в финале, все разговаривают одновременно. Герои не видят друг друга, находятся как бы в разных местах и разговаривают каждый о своём. Проходит Мама Егора с охапкой разных трав. М а м а. Трава подорожник, щавель, тимофеевка, иван-чай... В детстве у меня был друг Митя. Совершенно рыжий. Всё гербарии собирал. Лягушек спасал... (Садится не траву возле дерева с тарзанкой.) Е г о р. Приходил, что ли, кто? Т и м. Приходил. Один очень хороший человек. Он ни в чём не виноват. Он просто очень устал. Е г о р. Когда давно устал — плохо. Вон у меня отец тоже работает всё время, работает... Уже спать разучился. По ночам ходит, курит, листками какими-то шуршит. Т и м. Может, он кого-нибудь любит? Е г о р. Хорошо, если так. М а м а. Митя ездил на велосипеде в поле, собирать травы. Я сидела на багажнике, обняв его и прильнув щекой к его спине, и слышала. как бьётся его сердце, в поле дул ветер, и коричневая дорога бежала нам навстречу... Дома меня всегда ждала хорошая нахлобучка. И все над нами смеялись. А мне всё хотелось приехать с ним вместе куда-нибудь, где никто смеяться не будет. Где ты теперь, рыжий Митя?.. Егор и Тим. Т и м. Как тебя зовут? Е г о р. Егором. Т и м. Егор! Ну надо же... Какое смешное имя... Ты, главное, вот что запомни: если ты полюбишь кого-нибудь совсем сильно, а он тебя — нет, то ты не грусти. Ты знай, что он обязательно сам придёт к тебе. Совсем скоро. Когда уже не нужно будет. И ты будешь смотреть в лицо, которое было для тебя самым ненаглядным и долгожданным, и видеть, какое оно смешное и некрасивое, и ничего, ничего не чувствовать. От этого очень грустно жить на свете. Е г о р. Но ведь всё равно жить на свете — здорово. Т и м. Конечно, здорово. Появляется Папа, приближается к сидящей на траве Маме. П а п а. Что это ты тут делаешь? М а м а. А ты что тут делаешь? П а п а. Хожу. М а м а. А я — сижу. П а п а. Давай вместе сидеть? М а м а. Нет, не давай. П а п а. Воображаешь, что ли? М а м а. Ага. Папа тоже усаживается на траву. П а п а. А я дом сочинил. С винтовой лестницей. А крыша — черепичная. Стены увьём виноградом, и летом они будут зелёные, а осенью — красные. И в этот дом смогут приходить все. Особенно дети. Кому идти некуда, кто из дому сбежал, кому просто надо... А я буду сидеть в этом доме и ждать их. Я уже всё точно знаю про этот дом. Я не еду в Америку. Я строю дом в Феофановой Роще. В Обожалово! В Обожалово! Егор и Тим. Е г о р. И там, в Обожалово, я буду водить ее купаться на реку и объяснять математику. А если она не захочет, то пусть просто так сидит, стихи пишет... В Обожалово! Мама и Папа. П а п а (замечает букет травы у Мамы). Это что, нам на ужин? М а м а. Знаешь что? П а п а. Что? М а м а. Пошли в сосисочную. П а п а. Куда? М а м а. В со-си-соч-ну-ю. П а п а. Там что, сосиски? М а м а. Нет. Там — сардельки. Папа онемел. Шок у Папы. Угу. Вот такие. Вот. И пиво. Пиво! Приглашаю. Папа даже встал. П а п а. Очень интересно... Папа ухватился за тарзанку, стал лихо раскачиваться и кричать. Эй, ты! Девочка-девочка! А ну-ка, отвечай! Что ты любишь больше? Зелёное или голубое? М а м а. В Обожалово над нами смеяться никто не будет... А даже если будут... Ну и пусть! П а п а. Семь или восемь? Т и м. Люди всегда смеются над теми, кто любит... Е г о р. Да. А почему? П а п а. Февраль или ноябрь? Море или небо? Т и м. Может, просто от радости... Мама ничего не ответила, прицелилась и запустила в Папу букетом травы. В это время простая хорошая музыка заиграла совсем близко, зажглись огни и в вечернем небе парка начался фейерверк. З а н а в е с